Посещение художественного музея — это процесс, который зависит от множества обстоятельств. Обожаю, когда легкая прогулка по музею превращается в путешествие. Тогда временные рамки этого процесса предугадать невозможно: два этажа и семь экспозиций измеряются не метрами и секундомером, а континентами и эпохами, и пределом этого путешествия является либо твоя «перегруженная» нервная система, либо, как это иногда бывает, вежливая просьба покинуть помещение в связи с закрытием музея.

Я отправился в музей с женой.

Рязань — город для меня совершенно незнакомый. Сама прогулка по солнечным сентябрьским улицам старого города — уже экскурсия. Здесь, на улице Урицкого, рядом с нашей гостиницей, множество одноэтажных и двухэтажных старых деревянных зданий. Среди этих бревенчатых реликтов Рязани выделяется один одноэтажный дом, отмеченный мемориальной доской, который располагается на соседней Введенской улице. В этом симпатичном домике в XIX веке жил знаменитый Загоскин, но не тот Загоскин, который в 1829 году написал первый русский исторический роман в духе Вальтера Скотта «Юрий Милославский, или русские в 1612 году», то есть Михаил Николаевич, и не тот Загоскин, который в первое десятилетие XX века в течение четырех лет избирался ректором Казанского Императорского университета, то есть Николай Павлович, а тот самый Загоскин, который стал известен благодаря своим исследованиям Русской Америки в сороковые годы XIX века: Аляски, Алеутских островов и Северной Калифорнии, — Лаврентий Алексеевич Загоскин.

Возле Гостиного двора, там, где установлен памятник академику Павлову, издалека принятый мною за памятник Бернарду Шоу, моя жена, коренная жительница Казани, снисходительно отметила, что здешний Гостиный двор очень мил, но казанский Гостиный двор, который казанцы попросту зовут «Бегемотом», по сравнению с ним — все равно что Слон рядом с Моськой.

Одно помпезное каменное здание, выстроенное в «стиле русского классицизма» (так было написано на мраморной мемориальной доске), я еще издалека определил как бывшее Дворянское собрание и сам удивился, когда мое предположение подтвердилось. Мы с женой даже поспорили, какое здание «круче»: казанское или рязанское.

В общем, я готовил жену к музею, как мог. Жена была простужена и, провалявшись два дня в гостиничной постели в обнимку с таблетками и микстурами, была рада вырваться на «оперативный простор».

В гардеробе художественного музея, благодаря моей глупой шутке о забытом пенсионном удостоверении, нам безо всяких условий продали билеты на все экспозиции со скидкой — как пенсионерам. Впрочем, жена все-таки уловила лукавую усмешку в глазах кассирши-гардеробщицы и в течении нескольких минут терзала свою сумочку, пока не выудила оттуда маленькую красную книжицу, которую специально прячет от себя на самом дне.

И вот мы поплыли по музею. Первая экспозиция — выставка работ касимовского архитектора-самоучки Гагина (1771—1844): чертежи, документы, проекты, гравюры. Особенно меня привлекли чертежи с обмерами мусульманских святынь Касимова: мечети и ханского мавзолея. Связь с Казанью самая прямая — в Касимове, если я ничего не путаю, в свое время «княжили» сыновья основателя Казанского ханства. Надя же отметила, что казанские мечети не в пример более красивые. Тут мы немного поспорили и переплыли в залы главной экспозиции музея.

Экспозиция выстроена по хронологическому принципу. Первые картины — портреты XVIII века, огромные, темные, с почерневшими багетами, похожими на глухие оконные ставни, — как-то приструнили мою спутницу. На нас смотрела русская провинциальная знать. Мне понравилось Надино замечание: «Лица у них какие-то… деревянные!» Однако один портрет — он висит рядом с выходом из этого зала — меня поразил. «Портрет молодого крестьянина» — не будь этой надписи на табличке, я бы ни за что не догадался, что на меня смотрит крестьянин. Одет он просто, но этот взгляд — прямой, свободный, спокойный — это взгляд не крепостного. Удивительный портрет!

Далее пошел «обязательный набор» многих областных музеев, что, впрочем, нисколько не снижает художественной ценности этих полотен. Наоборот! Где можно увидеть такую прелесть?! Я просто прилип к картине Венецианова «Крестьянка с бабочками». Что-то Джоттовское, если можно так выразиться, померещилось мне в этом поблекшем от времени портрете. Чуть позже я попытался показать жене практически одну и ту же характерную «любезную улыбочку», приклеенную к совершенно разным лицам на четырех портретах кисти Тропинина, но Надя уже нашла то, что дорого ее сердцу, — «Зимний пейзаж» Саврасова — и блаженствовала, обретя в этом водовороте русской живописи родной островок. Перед моим взором проплывали, покачивая бортами, «марины» Айвазовского (одна из них — работа с неизвестным мне доселе историческим сюжетом: Петр I пытается спасти погибающую эскадру, разжигая на берегу костер), этюд Сурикова к «Боярыне Морозовой», пейзаж Левитана «Река» (этюд, наверно), пастель Серова с зимней дорогой и расплывающимися в сумерках деревьями, Врубелевский эскиз костюма Снегурочки (никак не ожидал его здесь увидеть!), наш елабужский лес у Шишкина, акварель и гуашь Александра Бенуа на тему Версаля, горы и солнце Сарьяна, натюрморт Кончаловского с курительной трубкой, Ларионовские «Рыбы», Гончаровские «Пионы»…

Где-то в это время Надя вырвала меня из созерцательного экстаза и потащила к большому полотну Кустодиева. Должен признать, картина меня удивила. В интерьере высокой просторной комнаты со светлыми обоями —круглый стол и две дамы в разных концах комнаты: одна, в белом, — слева, у стола, другая, закутанная во что-то темное, — справа, рядом с высоким окном. Все окна с зелеными портьерами. Эта зелень наполняет комнатное пространство прохладным воздухом и отражается на белом столе в зелени букета, а за окном — зимний городской пейзаж с сахарным снегом на крышах леденцово-красных кирпичных домов. В картине столько воздуха, прохлады, свежести! Хорошо!..

А вот две картины Архипова, причем такие разные по технике! Одна, так сказать, выполненная в реалистической манере, — многофигурная пейзажная композиция в стиле передвижников: группа людей, в основном мальчишек, на берегу реки после весеннего ледохода (казанцы, например, в свое время обожали наблюдать волжский ледоход), другая, портретная, более позднего периода — если не ошибаюсь, «Рязанская пригородная девица» — будто написана другим художником: другой мазок, другая плотность воздуха, другое ощущение света, цвета и пространства. Честное слово, «Девица» очень хороша!..

Вот где-то здесь я уже начал терять свою жену. Она убегала куда-то в следующие залы, возвращалась, делилась впечатлениями (например: «Миша, ты иди посмотри, что случилось у людей с лицами! То есть они все — на одно лицо!» — это Надя добралась до двадцатых-тридцатых годов XX века), пыталась утащить меня с собой, фыркала, махала рукой и вновь убегала. Когда я добрался до советского периода, ей там уже нечего было делать.

Я почувствовал некий дискомфорт. Трудно сосредоточиться, когда ощущаешь себя под прицелом.

— Миша! Можешь туда уже не ходить. Там тупик!

— А картины в тупике висят?

— Висят, конечно! Куда им деться?

— Надь, дай мне телефон, я картину сфотографирую.

— Тут нельзя фотографировать.

— Да я незаметно!

— На! Только подожди, пока я не уйду.

На мое счастье, у музейных дам-«надсмотрщиц» — из моего зала и из соседнего — возникла громкая перепалка, и моя «надсмотрщица» временно переместилась к своей оппонентке. Я тотчас же — чик! — и снял обалденный портрет Сварога «Гитаристка». Ах, какая чудная работа! 1940 год. А как написана гитара — сказка! Недаром художник сам был гитаристом. А посуда на заднем левом плане, а диван, а кисть девочки! На снимке, к сожалению, этого уже не увидишь, не почувствуешь, а жаль!

Из «советского» тупика я был буквально вытащен за руку:

— Миша! Нас еще ждут современные художники!

А в тупике остались два замечательных полотна, которыми я так и не успел насладиться в полной мере. Даже имен не успел прочесть. Одно — ленинградский городской пейзаж, крупное по габаритам полотно, в названии что-то вроде «Бывшая Сенная площадь», 1959 год: высокие мрачные здания — и разноцветные автомобили, киоски, троллейбусы… Оттепель… Другое — на послевоенную тему — солдат возвращается с войны: сидит в вагоне, отвернувшись от нас к окну, на плеча накинута шинель, у ног тощий вещмешок, в руке дымится «козья ножка»… Пальцы на руке с самокруткой хорошо прописаны. Мужицкая рука. Солдат смотрит в окно на проплывающие мимо поля, смотрит, как зачарованный, — не оторвать. А самокрутка горит и горит в руке…

Дальше, собственно, можно уже и не рассказывать. Я даже не знал, что с творчеством современных художников можно знакомиться с такой скоростью. Особенно мне не повезло с выставкой московского художника-аниматора Леонида Пожидаева:

— Так! Тут и смотреть нечего: просто рисунки.

Ах, ребята, как я люблю вот эти «просто рисунки»! Хорошо хоть, тамошняя «надсмотрщица» позволила сфотографировать что-то. А на выставку работ современного пензенского живописца Вячеслава Варнашова я сразу вошел с наглой просьбой сделать пару снимков, иначе вообще ничего не увидел бы.

Но мало того — в следующем зале, на выставке старинных рязанских икон, «случилось страшное»: у жены начался приступ аллергии. Надышалась искусством, бедненькая! Надя так чихала — ее просто рвало на части. Никакие иконы не спасали.

Далее мы практически бежали. Образцы западно-европейской культуры были обчиханы с головы до ног. Тем не менее Наде успел понравиться один старинный немецкий резной буфет красного дерева XV или XVI века, а я стопорнул перед великолепным женским портретом кисти Фюлопа Ласло (Венская школа, 1899), на который моя жена тоже начихала. С прикладным искусством в виде старинных и современных фарфоровых статуэток я не успел даже поздороваться. Впрочем, эти экспонаты отплатили нам той же монетой: у многих фигурок, обутых в забавные лапоточки, сапожки и туфельки, были отколоты поднятые в приветствии ручки, поэтому они тоже не имели возможности помахать ими на прощание вслед убегающим посетителям.

Но стоило нам только выйти на улицу, которая носит гордое имя Свободы, как аллергия мгновенно покинула раскрасневшийся Надькин нос. Глаза у нее засияли, как у девчонки, сбежавшей с последнего урока, Надя жадно вдохнула привычный уличный воздух, и мы, оздоровевшие, воспрявшие, проголодавшиеся, рванули в ближайший рязанский супермаркет в поисках материальной пищи.

Вот она — волшебная сила женского искусства!

2014 г.

Фотография. Театр на Соборной. Рязань, сентябрь 2014 г. Фото автора.