Деревенская сцена на даче в канун Троицы.

Валя (входя в дом, у дверей): — Хозяева! Пустите в дом-от? Можно? Ну, дак я не одна. Я с подарочком. Можно?

Проходит в дом, ставит на стол двухлитровую пластиковую бутылку с деревенским самогоном.

Как чего это? — Водка. Мутна? А как же не мутна? — это ж теньковска водка. Ну, хошь, самогоном назови, тока самогон-от покрепче будет, а теньковска водка не больно-то крепка. Сколь ни пей, допьяну не напьёсься — одна тока дурь от нее. Зато дешёва!

Хозяева ставят на стол стаканы, конфеты и нарезанные огурцы. Валя наливает в стаканы самогон.

Я ить чего заглянула-то: Сашеньку маво помянуть, Царствие ему Небесно, прости мя, Господи!.. Сашенька-т? Муж мой законный. Один-един на всю жизнь законный. А незаконных-то у меня полдеревни было. А чего? Что было, то было, я и не скрываюсь. А законный-то — один-един Сашенька. Не, не сегодня помер. Он по осени удавился. Давно уж! Почему сегодня? Дак разве не знаете? Завтра Троица, а самоубивцев один-един день поминать можно — перед Троицей. Это ежели по-христиански. Так-что, Царствие тебе, Сашенька, Небесно, прости мя, Господи!

Выпивает.

Ох, противна!.. Да нет, я конфеткой… Сладка!.. Зачем покончил-то? А затем, что страсть у него така была. Он и топился — не утоп — люди спасли. И вены вскрывал — не вскрыл — мужики его повязали. А как в курятник залез, там уж, кроме курей, никого рядом не было. Вот и удавился. Царствие тебе Небесно, убивец ты мой, прости мя, Господи!

Выпивает.

Ах, гадость-та кака!.. Фу!.. Не, я лучше конфеткой… Вкусна!.. Любила ли? Понятно дело, любила. Я и по натуре-то завсегда к мужикам добра. А Сашка-т меня еще девчонкой взял, я тогда еще в Варварине жила. Забрюхатил меня, да сел по-малолетству. Как куда сел? Аль не знаете, куда у нас садют? Известно, куда — в колонию. Сашка-т у меня парень с руками был. Совхозный склад в одну секундочку вскрыл. Вот и пострадал из-за рук. А дед меня из дому выгнал — брюхату, да не расписану. Дак я в Тукаевский подалась, там и разродилась. А уж как Сашка-т вернулся, я уж с двумя дочками была. Перва-та белобрыса, в Сашку пошла, а втора-та рыжа, в председателя, мать его ети, прости мя, Господи. Попользовался мной, скотина лыса! Дак Сашка-т один-един от меня не отвернулся: и расписался, и председателю морду начистил. Ему уж тогда по-врослому дали. Долго сидел. А я с детями, понятно дело, в Теньки перебралась. Куды ж деваться! Прости меня, Сашенька, сучку эдаку! Царствие тебе Небесно, прости мя, Господи!

Выпивает.

Ох!.. Забират… Не-не-не! Я уж так — сладеньку съем… А уж когда Сашка-т по-второму вернулся, я прям в ноги к нему — бух. Так, мол, и так, а тока теперь у нас три дочки, говорю. Бес, говорю, попутал, Сашенька: с механизатором связалась, дура сива! Хошь, говорю, бей, а хошь — убей, а тока я тебе всю чисту правду сказала, как на духу, без утаечки. Обиделся он. Крепко обиделся. Но Бог миловал: напился до чертиков, погонял меня нагишом по селу-т, да и успокоился. К тому ж механизатор-от, ну, специалист этот тракторный, как услышал, что Сашка возвращатся, собрал монатки, да в одночасье и сгинул из села, как будто его тут и не было никогда. Вот мы и зажили впятером. И всё бы ничего, да тока вот девки у нас больно блудливы выросли. Срамили отца на всю округу. А Саша-т переживал очень. Но больно-то не буйничал. Наоборот. Тихим таким стал. Слова лишнего из него не выудишь. А уж как выпьет, тока плачет, да веревку ищет. Ох, Господи! Вот она, любовь-та! Царствие тебе Небесно, Сашенька! А Ты, Господи, прости его, грешного! Не виноватый он.

Выпивает, закусывает конфеткой и вдруг задорно поет: «Напилася я пьяна… Не дойду я до дома…»

Казань, 8 июля 2015 г.