NADiNE

Небольшой рассказ, который я публикую ниже, в начале 2000-ых годов написал одноклассник моей жены, и посвящён он, собственно, Надежде Кочневой.
Имя автора (по желанию самого автора) обозначено инициалами. Прошу прощения у автора за то, что я немного сократил текст рассказа!
***
NADiNE

Жила-была девочка рядом в квартале…

…А глаза у неё были – не зеркало души, а сама душа: бездонные и безбрежные озёра рябинового цвета в оправе пушистых ресниц. Вот такая вот натура для картины «Христос в начальной школе». И неотмирасегосинка, просвечивающая в этой несомненной удаче Создателя нашего, подсказывала: марсианка это, не наш человек… Но подсказок я не понимал, ибо был отличником.
Наши общие школьные годы не прошли, а промелькнули, и были мы тогда всего лишь гадкими утятами на просторах послевоенной «площадки молодняка»: Адмиралтейская слобода, вертолетный завод, окраина Казани…
Судьба связала для меня незатейливое кружево из суровых ниток: из нашей любимой школы в Адмиралтейской слободе я ушел в «элитную», оттуда прямиком в Казанский университет, рос весь из себя закомплексованным, самодостаточным и жестоко страдал от разных маний. А из этой пушистой чебурашки выросла тем временем rara avis, настоящая синяя птица.
Взыскательная память проявляет сюжет: май, весна, демонстрация, какой-нибудь семьдесят второй год, кипящая толпа буйных казанских студентов, нечаянная встреча двух одноклассников:
– А я учусь…
– И я учусь…
– А я в театральном…
– А я на физмате…
А глаза-то, глаза!..
Но в кукольном театре этой правильной жизни какой-то неправильный и злой Карабас-Барабас развёл нас очень далеко друг от друга.
Проходили годы, росли наши дети, страна, ещё не понимая истинного смысла происходящего, упёрлась в перестройку застоя. Году этак в восемьдесят седьмом приехал я в Казань учиться языку Бейсик. Учился у сестры, жил у мамы – полтора месяца нечаянной халявы, но с тайным и весьма ответственным заданием от жены купить мебель в стремительно пустеющих магазинах. И тут родная моя матушка, большая поклонница Рихарда Зорге, всего одной фразой и просветила меня, и освятила моё дальнейшее пребывание в Казани:
– А Наденька-то Кочнева у нас в ТЮЗе заслуженной артисткой стала.
Я вспомнил эти глаза, эти ресницы, этот голос, и скоро во мне созрело политическое решение, которое потребовало довольно непривычных для меня действий.
Дождавшись благоприятного расположения светил, я нашёл здание театра, старинное, прекрасное и всё какое-то совсем «не наше». В подворотне этого здания рядом с воротами я обнаружил проходную будку с вооружённой старушкой внутри. В критические моменты я почему-то вспоминаю о том, что я, как и некоторые другие мои соотечественники, тоже сын юриста и умею вежливо, но решительно требовать от людей всего того, на что имею право. От старушки я потребовал либо пропустить меня в здание театра, либо подать мне в проходную артистку Надежду Кочневу. В ответ мне было велено прислониться к стеночке и ждать конца репетиции. И я стоял у стеночки и «входил» в нужный мне образ, потихоньку зверея от неопределённости, и когда мои комплексы уже начали выводить меня из этого образа, в будку впорхнуло что-то воздушное, невесомое и светящееся в сказочном голубом платьице. И глаза, и ресницы, и голос этого существа трепетали от любопытства:
– Кто это? Кто? Кто меня ждёт?
В такие минуты начинаешь слышать голос своего сердца: «О, боже! Ты видишь? Это она, та самая Надя Кочнева! И где они, эти прошедшие пятнадцать лет?»
Однако, вспомнив про свою роль, я спрятал усы в воротник и противнейшим голосом пробурчал:
– Кочнева Надежда – это вы? Попрошу вас две контрамарки на спектакль, какой поновее!
Эффект был достигнут на все сто.
– А кто вы? А что это вы? А зачем? А почему я? – залепетало невесомое существо.
– На спектакль, какой поинтересней! – буркнул я, не обращая на этот лепет никакого внимания. – На вечерний спектакль!
А потом добавил через паузу:
– Для Лёни с сестрёнкой.
«Маленький принц» ахнул, преобразился, и через мгновение меня уже обнимала то ли внучка Снегурочка, то ли сестрица Алёнушка, то ли младшая купеческая дочка Настенька. Да, жизнь наша темна и сурова, но жить тем не менее стоит, поскольку иногда она дарит нам вот такие светлые мгновения, остающиеся с нами навсегда. Через четверть часа я ушел из театра с контрамарками на спектакль «Дни Турбиных», чувствуя себя то ли дедушкой Морозом, то ли братцем Иванушкой, то ли принцем, сбросившим с себя личину чудища лесного.
В назначенный день я погладил брюки, подстриг усы и – вперёд, в цветочный магазин! На улице октябрь, то есть грязь и гололёд, а я весь такой неземной лечу где-то там, в высоких степенях мечтаний… Ну и пролетая мимо главного корпуса Казанского университета, я вдруг поскользнулся и был несказанно удивлен тому, с какой быстротой и вежливостью могут расступаться наши пешеходы, освобождая для пикирующего гражданина посадочную полосу. Правильно говорят: «Целый мир отступает, чтобы дать дорогу тому, кто знает, куда он идет». Надо отметить, что, с технической точки зрения, приземлился я безукоризненно: ни ссадин, ни ушибов, ни растяжений. Но с эстетической точки зрения, это было ужасно: брюки превратились в одно грязное месиво. Слава богу, рядом была альма-матер! В помещении поистине мемориального сортира, куда в иные времена перед студенческой сходкой забегал сам Володя Ульянов, за какие-то полчаса я практически полностью очистился от грязи. Земной поклон тебе, Казанский университет! В знаменитом Черноозерском магазине «Цветы» было куплено пять кроваво-красных лохматых гвоздик, и снова крупными прыжками – вперёд, к мечте! И вот передо мной вновь это прекрасное старинное здание. Я успеваю к третьему звонку занять свое место на балконе, под куполом гаснет огромная театральная люстра, всё вокруг замирает…
Помню чудо погружения: Гражданская война, Киев, зима… Люди того времени – живые, хорошие, наши люди… И Надя!.. Боже, какие манеры, какая походка, какой поворот головы!.. Спасибо вам, актёры! Спасибо Вам, Михаил Афанасьевич!
Брюки мои окончательно высохли, и я уже пружинил хвост для вручения букета. Не знаю, как вы, а я, поднимаясь на сцену с цветами, почему-то всегда испытываю такое сильное волнение, что иногда могу даже потерять контроль над своими действиями. Поэтому направляясь к артистам, я, как правило, твержу одно и то же: «Главное – отдай цветы!» На сей раз я вышел на сцену, уверенно печатая каждый свой шаг, протянул в сторону Нади кулак, яростно сжимающий букетик испуганных гвоздик, почему-то гаркнул: «От Военно-морского флота!» и буквально швырнул цветы в своего кумира. Как я покидал сцену и зрительный зал, увы, не помню…
Очухался я уже в гримерной комнате, в святая святых всех актеров. Я смотрел на Надю и удивлялся тому, что на сцене она совсем другая: там она – словно разящая рапира на выпаде, словно летящая в твои объятия граната с вырванной чекой, а здесь – такая близкая, такая нежная,
«…и божество, и вдохновенье,
и жизнь, и слёзы, и любовь»,
и эта последняя, уже закулисная ипостась актрисы предназначена лишь для самых избранных зрителей.
Вот так мы и нашли друг друга. А потом прокатилась по нам перестройка, развалилась под нами страна, грянула приватизация, оставившая в нашей памяти свои шрамы и отметины…

Теперь я редко бываю в Казани. Очень редко. Но когда всё-таки бываю, обязательно прихожу в Казанский ТЮЗ, чтобы вновь насладиться тем, как на сцене этого театра блистает её хозяйка Надежда Кочнева.
А муж у моей Нади, оказывается, такой же марсианин, как и она: этакий лохматый знаток Эсперанто. И где только таких выводят в Нижегородской губернии, на какой ферме? И сын Димка у них тоже марсианин: такой же лохматый и тоже знаток. Правда, этот марсианин – уже знаток Интернета. И даже пёс у них – марсианин! Такой же лохматый, как и все прочие мужские особи в этой марсианской семье, но при этом изящный и стремительный, как его марсианская хозяйка. При виде гостя марсианский кокер спаниель Арчибальд мгновенно превращается в косматую комету и с радостным визгом начинает носиться по квартире, вынуждая всех присутствующих в течение нескольких минут прижиматься к стенам, дабы избежать столкновения с этим ошалевшим от счастья «небесным телом».
Пока на кухне накрывается стол, мужчины заводят вечный разговор «физиков и лириков», сравнивая Эсперанто и Фортран, ТЮЗ и ВПК, действенный анализ драматической пьесы и математический расчёт траекторий ракетных полетов. Каждый козыряет своими специфическими терминами, при этом деликатно прощая своему собеседнику любые дилетантские высказывания и заблуждения. Но вскоре одноклассники наливают в рюмки водку и, обратившись к школьным воспоминаниям, со слезами на глазах начинают сознаваться друг другу во всём, что скрывалось за семью печатями в их детских душах много лет тому назад…
А ведь Надя у нас теперь стала еще и la dame shoffeur, чего лично я не мог себе представить даже во сне, и когда я в последний раз покидал Казань, она сказала мне: «Ты приезжай летом! Я отвезу тебя в Биму, там есть одно волшебное место, святой источник во имя Параскевы Пятницы, увидишь – обалдеешь!» А я отвечал ей: «Постараюсь, Надь! А ты пока береги светофоры! Хорошо?» И Надя смеялась до слёз…
Боже мой! Почему я так люблю своих одноклассников? Не знаю. Но люблю ведь, люблю! И никак не могу понять, за что они любят меня?
А сейчас на меня надвигается ещё один Новый год, а за ним Рождество и Крещение, и надо что-то учудить, и это просто необходимо. И вот, зажав нос бельевой прищепкой, я снимаю телефонную трубку, набираю номер и, услышав в ответ женский голос, строго требую:
– Арчибальда! Дайте мне Арчибальда!
На другом конце провода происходит краткий диалог: «Какого-то Арчибальда требуют! Представляешь?» – «Ну и дай им нашего Арчи!»
– Алё! Вы ещё здесь? Арчибальд у телефона! Арчи, голос!.. Гав-гав-гав!!! Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха! С Новым годом, Надя!
– С Новым годом! А кто это?
– А это я, Надя! Это я…
Счастья вам, дорогие мои, и исполнения желаний!
Я молюсь за вас…
L.K. Декабрь, 2003 г.
***
«Жила-была девочка рядом в квартале…» — эпиграфом для рассказа стала строка из стихотворения Андрея Вознесенского «Параболическая баллада» (1959 г.).

Фото: Николай Морозов. Фотография «Портрет Нади Кочневой». Казань, 1974 г.